Предыдущие главы ищутся по тэгам: ultra roma, волк на холме, творчество, книгаПервая часть главы здесь:
www.diary.ru/~jena-moryaka/p164294423.htm***
К полудню дождь, вяло накрапывавший с утра, превратился в беспросветный ливень, а в северо-западном ветре явственно проступило дыхание скорой зимы. Но Петар и Милан почти не замечали капризов погоды. Они шли по набережной и думали каждый о своем. Петар поглядывал на часы: стрелки сговорились и совсем перестали двигаться вперед. Голова у него была как в огне, а сердце в груди ощущалось ледяным комом, бестолково и больно бьющимся о ребра. Он так давно не покидал Югославию, что остальной мир стал напоминать мираж, созданный из ничего по воле иллюзиониста. Вукович не смотрел по сторонам. Он был сильно обеспокоен, и на то были причины.
читать дальшеВажная встреча, ради которой они с Петаром проехали сотни километров, рисковали и преодолевали военные кордоны, прошла не очень хорошо.
Конечно, люди, с которыми они встречались в скромном домике православной общины, желали им победы и только победы. Конечно, они очень хотели помочь правому делу братьев-славян и заключить выгодный договор. Но «союзников» в первую очередь интересовали деньги. Денег оказалось мало – чересчур мало, чтобы уравновесить «сопутствующий риск». И начались знакомые речи: кому вообще нужна эта война, за что вы так яростно бьетесь, на своих бешеных Балканах – пороховой бочке Европы? Почему вы все – неугомонные сербские националисты и коммунисты, называющие себя «югославами», почему не хотите слушать старших и мудрых товарищей, принимать от них защиту, а заодно и добрые советы? Почему не хотите жить по чужим правилам, когда они вполне разумны?..
- Хорошо еще, Драганич, что вы повели себя так разумно! Не ринулись с пеной у рта доказывать, что каждый солдат ЮНА и каждый доброволец, взявший в руки оружие на пространстве от Загреба до Белграда, сражается за правое дело, а обратили их к деловой стороне вопроса… Где, скажите на милость, вы научились так отлично считать?
- Это наследственное, - усмехнулся Петар. – Моя матушка всегда могла с точностью до одного пара* сказать, сколько стоит миска приготовленного ею салата…
* денежная единица Югославии – динар – равна 100 пара
- Гммм… При случае передайте мой поклон вашей матушке. Но теперь нам с вами надо как следует обдумать, обсудить и спланировать дальнейшие действия. Сами понимаете, придется кое-что переиграть.
- Я в вашем распоряжении, как только вернусь.
- А вам не кажется, Драганич, что ваше намерение отправиться на сиесту сейчас вовсе некстати? - без обиняков спросил Милан. - В то время как успех возложенной на нас миссии висит на волоске…
Но Драганич не поддался на шантаж и просто напомнил полковнику о данном обещании. Вуковичу некуда было деваться - обещание есть обещание, да и обострять отношения не входило в его планы. Он отпустил Петара, как они и условились, и все же не преминул предупредить:
- Смотрите, не расслабляйтесь чересчур… Вы сами знаете, что женщинам нельзя доверять. Не сболтните лишнего.
Вукович нервничал, и ему можно было простить очевидную бестактность «товарищеского предупреждения». Петар не собирался посвящать полковника в тонкости своих семейных взаимоотношений. Но еще более он был далек от намерения взвалить на плечи родных ему женщин непосильное бремя правды о происходящем на родине, и о своих нынешних делах. Он хотел просто немного отдохнуть рядом с дочерью и сестрой. Погреться в лучах любви и вспомнить, что у него есть семья.
***
За два года войны, где понятие «люди» было не в ходу, потому что самих людей не стало – они разделились на своих и врагов; за два бесконечных года, когда смерть всегда спала на соседней подушке, а кровавая боевая страда вдруг сменялась то суетливой неразберихой, то утомительной однообразной работой, Петар изрядно поотвык от мирной жизни. Он разучился думать о приятных обыденных вещах, почти перестал улыбаться, и посреди оживленной пестрой толпы выглядел мрачноватым нелюдимом. Впрочем, никто не обращал на него внимания, никому он не был интересен. Сюда, в Венецию, почти не долетали отзвуки балканской войны. Должно быть, обитателям сказочного города, существующего на грани сна и мечты, с трудом верилось, что совсем недалеко от здешних мест, в какой-нибудь сотне километров, тлеет вулкан междоусобицы, а небо утратило синеву, снова и снова набухая кровью и дымом пожарищ… Они ничего не знали. Может быть – не хотели знать. К тому же телевизионная трескотня, пропагандистские радиопередачи, где слово давалось лишь одной стороне, да кряканье газетных «уток» надежно заглушали слабый голос правды.
Нынешнему солдату, который везде и всюду, в любую погоду видел на небе красное зарево, казалось несправедливым и обидным повальное равнодушие обывателей; но человек, рожденный в мирное время в мирной стране, сам не заметил, как начал наслаждаться прогулкой. Венеция обнимала его своими прозрачными руками, ерошила волосы и целовала в губы, как ветреная куртизанка, вовлекала в игру, манила в сладкие сети забвения.
Это в самом деле было здорово: бродить по улицам, не спеша, заложив руки в карманы, и не обращать внимания на дождь и ветер… глазеть по сторонам, как турист, любоваться куполами церквей и фасадами палаццо, а не высматривать снайпера или вражеский самолет, вдыхать запахи морской соли и воды, лазаньи и свежих бисквитов, кофе и поздних цветов… улыбаться женщинам, отдавая должное красоте, и встречать ответные улыбки незнакомок. Гладить рыжего кота, выгибающего спину на окне кондитерской. Бросать голубям крошки пирожного и слушать, как толстая торговка фруктами то бранится на прожорливых птиц, то проклинает сырость, то спохватывается и сладким голосом зазывает покупателей:
- Попробуйте сливы, синьор, душистые, как вино, сладкие, как поцелуй! Лучшая суккетта* из Лио Пикколо, вы таких не найдете больше нигде! Возьмите, синьор, порадуйте свою женушку!
* особый сорт желтой сливы
Петар не устоял перед таким красноречием и купил кулек слив и красное яблоко для дочери. Поднес фрукты к лицу, втянул в себя запах молодого вина и зрелого осеннего меда… Сейчас каждая мелочь, каждый чувственный штрих бытия воспринимались как будто наново, до предела ярко, остро врезались в сердце. Петар ревниво выбирал эти алмазные крупицы из серой паутины дня, воровал красоту из рая, чтобы забрать с собой, когда придет время возвращаться в преисподнюю. Поневоле думалось и о том, что, может быть, он в последний раз в жизни вот так запросто покупает желтые сливы, чтобы съесть их в компании дочки. Война есть война, ревнива и сварлива, и нельзя знать заранее, отпустит ли она тебя восвояси невредимым, покалечит или упокоит навсегда. В утешении оставалось только снова и снова повторять себе, как заклинание:
«Скоро все это кончится. Мы победим, и я выживу, выкарабкаюсь во что бы то ни стало… Папаша мой раз сто натягивал нос Старухе с косой, а от деда, говорят, смертушка сама шарахалась, когда он шел в бой…Вот и я такой же везучий: до сих пор ни одной царапины на шкуре… Вернусь с войны - пусть домашние мною гордятся… ».
Он давно уже не знал, чего хотят политики, и не верил ни одному из них. Но чтобы не сойти с ума и не впасть в отчаяние, ему достаточно было знать, чего хочет он сам и к чему стремится. Прогнать со своей земли незваных гостей. Завоевать прочный мир, покоящийся на чем-то посерьезнее женевских бумажек…* А потом, если не выйдет возвратиться в Задар, заново отстроить родительский дом в Книне. Дом, где они рано или поздно смогут жить все вместе, одной семьей – он сам, и старая, но несгибаемая мать, и любимая дочь – самая красивая девочка на свете… И мальчик, ни одной черточкой не похожий на него, но которого он все-таки признавал своим сыном. И Катарина. Ветреная и легкомысленная женщина. Она была ему неверной женой, но по-прежнему оставалась желанная и родная. * имеется в виду соглашение о перемирии между сербами и хорватами, подписанное в начале 92 года в Женеве. Де-факто регулярно нарушалось обеими сторонами конфликта.
Погрузившись в размышления, Петар сам не заметил, как добрался до нужного ему отеля, где была назначена встреча.
***
…Когда они заняли места на вапоретто, тетя Анджела начала чинную беседу со священником, который оказался совсем не таким суровым, каким представился поначалу. Правила приличия требовали от Малены последовать примеру тетушки. Но даже из вежливости она не могла поддерживать разговор с милым и любезным юношей Массимо. Впрочем, милый и любезный юноша не смущался ее односложными ответами, и сам говорил за десятерых. Прежде чем сойти на площади Сан-Марко, он собрался с духом и попросил у нее телефон. Девушка автоматически записала свой номер на протянутом ей тетрадном листке, но вздохнула с облегчением, когда им удалось наконец-то избавиться от опеки нежданных провожатых… Всю оставшуюся дорогу до Лидо, где в сплетении узких улочек прятался нужный им отель, Малена едва дышала от волнения и считала каждую минуту. Любая задержка воспринималась как часть злодейского заговора, ворующего недолгое счастье, а человеческая речь звучала в ушах какой-то абракадаброй.
Встречи с отцом после разлук всегда становились для Малены невероятным событием и вызывали в душе целую бурю чувств. Самым главным чувством была ни с чем не сравнимая радость, тем более пронзительная и светлая, чем дольше они не виделись. Когда Малена повисала на отцовской шее, она забывала, сколько ей лет, и совсем по-детски жаловалась, смеялась и плакала одновременно, и шептала ласковые слова, хотя во всякое другое время стыдилась «телячьих нежностей». Нынешнее свидание обещало быть странным…
Вот и «Ла Пергола»: невысокое изящное издание, с красновато-розовыми стенами, белыми окнами и плоской черепичной крышей, утопающее в зелени, как будто нарочно предназначенное для тайных встреч. Малена первой увидела на террасе второго этажа знакомую плечистую фигуру, вскрикнула и бросилась бежать вверх по лестнице, так что тетя не поспевала за ней.
- Папа!.. Папочка!..
- Дочка!.. – на звук ее голоса отец обернулся и быстро пошел к ней навстречу, раскрыв руки для объятия… а она вдруг застыла на месте - и не могла сделать ни шага, как будто на ногах повисли чугунные гири. Радость, еще мгновение назад наполнявшая ее, испарилась, как летучий газ, и девушку охватили смущение и растерянность…
Этот бородатый мужчина, обветренный, как пират, в штормовке и грубом свитере, охрипший от ветра, пахнущий крепким табаком и почему-то машинным маслом, показался ей если и не совсем чужим, то почти незнакомым. На секунду она даже усомнилась, что отец в самом деле приехал, и встреча происходит наяву…
Петар не дал ей времени привыкнуть. Он обнял ее, прижал к сердцу, осыпал поцелуями волосы, а она едва смогла найти в себе силы обнять его в ответ. По счастью, подоспевшая тетя сгладила неловкость – сомкнула руки вокруг них обоих и совсем по-бабьи расплакалась, не обращая внимания на потекшую тушь… Выказанных ею эмоций сполна хватило на всех, но оставаться дальше на террасе не стоило. Слишком многие стали с любопытством посматривать на живописное трио.
«Наверное, мы сейчас и в самом деле очень похожи на цыган…»* - подумала Малена, и тут же чей-то презрительный (или показавшийся презрительным) взгляд обжег, как кислота.
*Цыгане – одно из презрительных наименований сербов. Еще так в Италии в нарицательном смысле называют эмигрантов («понаехавшие»)
Должно быть, отец тоже почувствовал нечто подобное, потому что помрачнел и распорядился:
- Пойдемте в номер. У нас очень мало времени на разговоры, не будем его тратить понапрасну.
- Братец…- попыталась удержать его Анджела. – Давай хоть выпьем вместе по чашечке кофе, и что-нибудь съедим. Мы с девочкой ужасно замерзли на этом водяном корыте, и проголодались.
- Нам кофе принесут в комнату, и еду тоже. Перекусим по-домашнему, без официантов.
Голос отца и командирская манера говорить тоже показались Малене чужими. Но она покорно вложила пальцы в его загрубевшую ладонь и позволила вести себя, куда он посчитал нужным.
Лестница и коридор показались бесконечными, и замок в двери комнаты был тугим и никак не желал открываться. Пока Петар, чертыхаясь, возился с ним, Анджела улучила момент, чтобы шепнуть племяннице:
- Ты что как в воду опущенная?.. Встряхнись! А то на себя не похожа!.. Он бог весть что подумает!..
- Я исправлюсь… - одними губами ответила Малена, но пообещать было легче, чем исполнить. Она не понимала, что с ней происходит. Каждый вздох давался с трудом, и был пропитан такой цикутной горечью, что кровь едва не сворачивалась в жилах. Малена изо всех сил старалась что-то сделать со своим настроением, найти в душе хоть проблеск былого детского счастья, но ничего не получалось. Сердце колотилось как бешеное, на висках выступил пот, а когда отец обращался к ней, она едва могла выдавить несколько слов.
- Что с тобой? – наконец, спросил Петар, прекрасно видевший, что с дочерью происходит что-то неладное. – Ты совсем не рада мне…
- Я… рада… - пряча глаза, прошептала Малена. – Просто ты так редко писал, так долго не ехал, и вдруг появился так неожиданно… Я не успела привыкнуть к тебе заново.
Отец погладил ее по голове и натянуто усмехнулся:
- Не думал, что я так сильно переменился… Ну ничего, ничего. Мне недолго смущать тебя. Сегодня вечером возвращаюсь обратно.
- Как!.. Уезжаешь уже сегодня?.. –воскликнула Анджела и вскочила с кресла, куда едва успела присесть. – Но… зачем же мы тогда нужны здесь! Зачем мы ехали!.. Петар, ты уверен, что так поступать правильно?..
- Был уверен, когда писал тебе… Теперь уверен меньше, но все-таки счастлив, что вы обе приехали.
Он потер заросший подбородок и задумчиво взглянул сперва на дочь, потом на сестру. Они обе смотрели на него и чего-то ждали. Каких-то слов… может быть, рассказов, может быть, приказаний. Но ему нечего было сказать своим женщинам, точно они существовали теперь в разных реальностях, разделенные тонкой, но неодолимой преградой, как отражение в зеркале… Слова, которые казались искренними и единственно правильными там, на адских дорогах, посреди мирной жизни наверняка прозвучат высокопарной чушью.
У Петара заболела грудь, под ребрами заворочался колючий комок разочарования. Он так хотел увидеть дочь, что не посчитался ни с какими препятствиями, но с самого начала все пошло не так, как виделось в мечтах. Оставалось признать правоту Вуковича: короткое свидание в Венеции, попытка смешать служебную миссию и семейные дела – это очень, очень плохая идея. Форменное безумство. Но гораздо хуже было нечто иное: Петар не узнавал свою девочку. Вот Анджелка* - та нисколько не изменилась. Она нервничала, вытирала слезы и шмыгала носом, но говорила с ним так, как будто и не было долгих месяцев разлуки.
* уменьшительное от Анджела (сербск.)
Малена стала другой. Повзрослела? Нет, это было не то слово. Расцвела? Ближе к истине, но все равно не то. Наконец, его осенило:
«Она выглядит, как Катарина во время нашего медового месяца…»
Чем дольше Петар смотрел на дочь, тем больше новых подтверждений находил своей догадке, и тем сильнее сердился.
В Югославии он несколько раз писал ей письма, которые, повернись ситуация чуть иначе, отправились бы в путь после его смерти. Это были особенные письма. Честные. Горькие. Откровенные до беспощадности. Женщины не любят таких писем, с запахом крови, пропитанных солдатским потом и металлической пылью. И сейчас Петар вдруг обрадовался, что ни одно из них так и не было отослано. Он как-то привык думать, что дочь считает его героем. Эта мысль и согревала, и утешала, когда приходилось совсем круто, и берегла от страха смерти, но в реальности могла оказаться самообманом. Что, если Малена каждый раз соглашается с матерью, когда Катарина резко пожимает плечами и бросает: «Петар сошел с ума!»? В таком случае он писал не настоящей Малене, а собственному вымыслу. Вымыслу об идеальной дочке, которая достаточно взрослая, чтобы следовать долгу и держать данное слово, но никогда не вырастет настолько, чтобы выбрать в жизни собственную дорогу и уйти по ней.
Яд тяжких раздумий кому угодно способен испортить праздник жизни, но это еще было не самым страшным. Куда худшей бедой стала их взаимная немота. Петар хотел говорить с дочерью, но по-прежнему не знал, о чем. И Малена ему не помогала.
Он все-таки снова начал первым, и негромко спросил:
- Как твоя семейная жизнь… с Томмазо? Может, собираешься сделать меня дедом, и поэтому на тебе лица нет?
- А разве… - она запнулась, кашлянула, не сразу смогла подобрать слова:
- Разве ты не получил моего последнего письма?
Отец покачал головой… Снова воцарилось молчание.
Время шло, минуты бежали все быстрее и быстрее, а встреча оставалась холодной, как могила. Анджела громко вздохнула. Она злилась на брата и глупую девчонку, и в то же время мучительно жалела их обоих, а заодно и саму себя, порядком уставшую работать буфером. Она понимала, что происходит в этой чужой комнате дешевенького отеля. Такое случается даже между очень близкими людьми… когда готовишься-готовишься к встрече, и мучаешься, и не спишь ночами, как перед исповедью, и сердце дрожит в нетерпении и сладком страхе, как осиновый лист – а в самый ответственный момент вдруг обрывается и застывает мерзлым комком глины, бесчувственным булыжником.
«Перко! Лена! Ну что вы, что вы сидите покойниками?!» - мысленно кричала она им. – «Обнимитесь уже, поцелуйтесь, да хоть орите друг на друга, если угодно, только не изображайте снулых рыб!»
У Анджелы руки чесались схватить обоих за плечи и трясти, как грушу, пока не придут в себя, не расплачутся, не задышат свободно… Но вместо этого она сняла трубку с телефона и позвонила в бар, заказала кофе. Простое действие – и вместе с тем магический ритуал, который еще никогда в жизни не подводил. Выпить кофе и поболтать о ерунде – вот с этого следовало начинать. Тоска, хандра, застарелые обиды, черные мысли, призраки уныния не выдерживали даже легкого прикосновения горьковатого дымка, поднимавшегося над золотой шапкой пены в чашечке эспрессо или капуччино.
Брат ничего не рассказывал – как воды в рот набрал, и не задавал вопросов, но Анджела точно знала, каких известий он ждет. И принялась выкладывать домашние новости. Хвалилась успехами сыновей, жаловалась на растущие цены и безработицу, делилась страхами, что фирма, где работает муж, начнет сокращать сотрудников… и как ни в чем не бывало, вскользь, сообщала:
- Катарина твоя все хорошеет. Записалась на аэробику, сперва просто ходила попрыгать, а теперь, представляешь, сама инструктор! Трудновато, конечно, без нужных бумажек, все на честном слове – но она держится, молодец… Слободана вот скоро в школу устроим, почти решили вопрос. Марио напряг кое-кого в своей конторе, чтобы подмазать муниципальных чинуш. А наша драгоценная матушка, Маргарета, слава Богу: здорова, и весела, особенно в последнее время. По-прежнему держит нас в ежовых рукавицах, поедом ест, но ты же знаешь – ей без этого никак нельзя. Да, Малена?
Она посмотрела на племянницу в ожидании, что та наконец-то подхватит разговор, вольется в него собственным голосом, и самое важное, трепетное, сама поведает отцу. Просто и обыкновенно, как в добрые старые времена. Но девушка упорно молчала, прятала глаза, и только пальцы, которыми она вцепилась в Петарову куртку, побелевшие от напряжения, выдавали ее истинные чувства.
Анджела нетерпеливо пожала плечами; убежденная, что добрая ссора всегда лучше худого мира, потому как такой вот мир и приводит к войнам, она взяла на себя ответственность бросить первый камень:
- Ладно, раз ты язык проглотила, и Петару сказать нечего – я скажу. Братец, ты все-таки удивительно везучий парень…
- Угу… - промычал Драганич, делая вид, что поглощен раскуриванием трубки; но нарочито веселый тон Анджелки заставил его насторожиться. Похоже, они в первый раз с момента встречи подошли к чему-то действительно серьезному и важному для всех.
-… Не знаю, как ты добирался сюда, к нам – боюсь и спрашивать. Но не иначе, тебя счастливая звезда привела. Готовься невесту благословлять… Благословишь, за внуками дело не станет. Это я тебе обещаю.
- Что-что?.. – переспросил Петар, думая, что либо ослышался, либо неправильно понял сестру.- Какую еще невесту?
Анджела невозмутимо кивнула:
- Да-да. Дочка твоя с нынешним супругом разводится, а за другого – выходит. Чего ты так на меня уставился? Это жизнь, Перко. Она продолжается, несмотря ни на что. Давайте, что ли, шаманского выпьем по такому случаю.
…Тетя была оптимисткой. Отец еще ничего не успел ответить, но Малена по его дыханию поняла, что никакого шампанского не будет. Как не получится и дивного семейного праздника, о котором мечталось очень давно…
***
Потом Петар долго не мог себе простить, что стал кричать на дочь в лучших семейных традициях.
«Ты не смела, ты не должна была, ты забыла, что обещала…»
Осыпая дочь упреками, он заодно вложил в них весь ужас, всю боль и все отчаяние последних двух лет, непреходящий кошмар братоубийства, о котором нельзя было рассказать, потому что слов для описания подобного просто не существовало… Но едва ли Малена об этом догадывалась. Пока он кричал, она сидела, опустив голову, с пылающими щеками, часто дышала и не возражала ни единым словом.
В своем родительском праве Петар был неистово красноречив. Удивительным образом, он впервые понял и разделил гнев своего собственного отца, когда тот узнал о романе Анджелки с каким-то там итальянцем. Гроза бушевала три дня. Боджэн клялся всеми святыми, что свадьбе не бывать, пока он жив, и обещал собственноручно пристрелить мерзавца, дерзнувшего прикоснуться к девушке до венца, и без родительского благословения… Пока мать с Петаром на пару пытались утихомирить и как-то урезонить главу семьи, виноватая во всем Анджелка вела себя тише воды ниже травы. Она держала глаза долу, беспрекословно сидела в комнате на хлебе и воде; и выглядела совершенно сломленной, кроткой и тихой – пока в одну прекрасную ночь не сбежала. Так уж устроены женщины. Притворяются тихонями, овечками, слова не скажут поперек. Но стоит на горизонте появится какому-нибудь проходимцу и скосить глаз со значением – на что угодно пойдут, на любую хитрость, на любую ложь.
Вот и Малена повела себя нисколько не лучше обычной эгоистки и вруньи. Больше она не боялась разочаровать отца. Да и на что ей была семья, если она не пожалела даже собственного доброго имени, готовилась срамиться разводом!
«Лгать, лгать без зазрения совести… и мужу, и собственной родне! Менять увлечения, как перчатки… Обещать на словах одно, на деле поступать по-своему… Нет, это не моя кровь, это у нее от Катарины, руку даю на отсечение!» - думал он, прохаживаясь по комнате взад и вперед, бросал на дочь испепеляющие взгляды, и находил все новые и новые резкие, бичующие слова.
- Кто такой этот парень? Где он, почему не приехал с тобой? Если все так серьезно – почему не просит твоей руки, как полагается?!
- Он просил… как полагается. У бабушки.* - впервые подала голос Малена. И эта робкая попытка защитить жениха от бури отцовского гнева еще больше раздражила Петара. Уж лучше бы держала рот закрытым!
* На Балканах принято просить руки невесты у старшей женщины в роду
Когда Петар спрашивал, не собирается ли Малена сделать его дедом, он всего лишь подначивал ее, хотел расшевелить, и не ждал иного ответа, кроме возмущенного отрицания. Даже мысль, что у девочки, которую он всего несколько лет назад провожал в школу, и не так уж давно качал на руках, может появиться ребенок от какого-то чужого мужчины, казалась кощунственной, недопустимой. В свое время он не одобрил ее скоропалительный брак с Томмазо Вентури, но и не стал противиться, потому что чувствовал: на самом деле это никакой не брак. Расчет, сделка, каприз, что угодно, кроме союза, от которого рождаются дети! Драганич почти не знал Томмазо, видел его пару раз, не больше; и все же понимал, что этого странного парня боятся не стоит, потому что ради него Малена не станет совершать обычных женских безумств. В подробности он предпочитал не вдаваться.
Сейчас ситуация выглядела иной. «Лука Корсо»- от одного этого имени веяло войной и пламенем. Простой рабочий парень, хулиган из бедного района, да еще и ультра, фанатик стадиона – да что у него могло быть общего с Маленой, утонченной барышней, чувствительной к прекрасному и безобразному, вечно витавшей в облаках?.. Ясно, что ничего! Ничего, кроме… сумасшедшей любви. И противопоставить этому факту было нечего.
Все стало понятно, всему нашлось объяснение – и странному выражению лица Малены, и ее отрешенности, равнодушию, с каким она его встретила… и этой новой, томной женственности в каждом движении. Между отцом и дочерью встал мужчина. Какой-то чужак, беспардонный наглец, возомнивший, что ему все позволено. В том числе и красть дочерей!
Насмешливая совесть, принявшая облик сестры, не зря шептала Петару, что такова жизнь: и его отец был «каким-то чужим», увозя Маргарету из дома против воли родни, увозил без приданого, в чем была… и он сам вел себя ничуть не лучше, когда увел Катарину на двухчасовую прогулку в парк, да так больше и не отпустил. Все это было правдой, но, с точки зрения Драганича, не имело никакого отношения к Малене! Ему виделась для дочери иная судьба. Он не мог точно сказать, какая, но уж точно другая, не та, что она выбрала сама, и этак нахально предъявила ему, как купленное без спросу новое платье!
Когда он выдохся и немного успокоился, разговор постепенно вернулся в мирное русло и даже немного оживился. Может быть, Петару следовало кое за что благодарить этого неизвестного парня, нового жениха дочери: он избавил от необходимости говорить о войне и придумывать простецкое объяснение своему «отпуску».
Они ненадолго снова стали семьей. Родными людьми, беззаветно любящими друг друга, которые легко ссорятся и еще легче мирятся. Пили кофе и ели пирожные. Потом – добавили к кофе по глотку коньяка. Анджела снова пошутила насчет влюбленных, которым и ядерная война нипочем, когда они обнимаются; Петар хмуро усмехнулся, погладил дочь по голове, сказал что-то утешительное, как будто хотел загладить недавнюю резкость. Малена смахнула слезы и немного оттаяла душой: теперь отец знал про Луку, а значит, появилась надежда избавиться от ярма непосильных семейных обязательств…
Но доброе согласие было видимостью. Так яркое солнце в разгар зимы напоминает о весне, не согревая, и не дает настоящего тепла.
Петар начинал то одну, то другую тему, но рано или поздно разговор все равно сворачивал на самое главное, что его волновало: намерение дочери уйти из семьи, и на сей раз по-настоящему. Жить отдельно. Принадлежать мужу телом и душой, и думать в первую очередь о нем, а не о кровной родне.
…Отец ничего не рассказывал о себе, но все расспрашивал и расспрашивал о Луке. Он хотел знать все, каждую мелочь:
«Сколько ему лет? Кем работает? Служил ли в армии? За какую партию голосует на выборах? За какую команду болеет? Был ли женат? Хочет ли иметь детей?»
Малена отвечала подробно, ничего не утаивая, но с беспощадной ясностью понимала, что ни его вопросы, ни ее ответы ни на что не повлияют и ничего не решат. Отец больше не казался ей Богом, державшим в руках ее судьбу. Теперь она все могла – и должна была – решать сама. От осознания было одновременно и радостно, и горько, и слезы подступали к глазам… Детство закончилось. А отец скоро опять уедет. И, обнимая его крепко-крепко перед новой разлукой, она попрощается с детством навсегда. Небольшой комментарий. Эта глава была для меня самой тяжелой, по многим причинам.Писала я ее месяц вместо обычных 7-10 дней. При окончательной редакции романа буду к ней возвращаться, что-то править, добавлять, но пока - она вот такая. Я не могла ее ни препрыгнуть, ни сократить, ни написать "что-то другое", ни ретушировать картинку в угоду "обосную" или чужой формальной логике. Картинка - такая, и все, что здесь написано, чистая правда для моих персонажей.
Поэтому в комментах
от друзей я хочу видеть только позитив и поддержку. поскольку труд над главой был поистине адским. Все
редакторские замечания -позднее, потом, при личной встрече, когда все немного уляжется.
Зато дальше, уверена, все пойдет уже легче) 28-ая глава будет полна неожиданностей и ...романтики)
Оставайтесь с нами!))